Вера и верность!
Попалась. Не выдержала, решила сыграть. Народ тёмный, места глухие, думала, обойдётся? Напрасно думала.
Распахнутая в сырую ночь дверь, открытые рты крестьян, уютный огонь очага и тени, пляшущие по стенам... А в середине - она. Тонкое, красивое лицо, глаза - огромные глаза, в которых уже плещется единственная мысль - обречённость.
А ведь могли и мимо пройти. Ночевать в деревенском трактире - только гадов мелких кровью кормить, уж лучше на сеновале. Но она взяла лютню. Не удержалась.
Шарин, как всегда, был быстрее. Вряд ли кто сумел разглядеть его бросок через комнату - только девушка в чёрном плаще вдруг отлетела к стене, когда украшенная серебром перчатка врезалась ей в лицо.
Я обвёл комнату взглядом, заставляя людей опускать глаза и вжиматься в углы. Правильно опускаете... Вас всех теперь можно обвинить в том, что укрыли проклятую. Да что там обвинить - если мы двое сейчас тут всех перережем, Небесный Престол и слова не скажет. Но - пока что живите. Не вижу я на вас порчи.
А лютня у неё настоящая, северная... И узоры те самые, и кольца стальные... Знатная добыча попалась. За настоящую проклятую платят в два раза больше, а то и в три.
Я поднял инструмент, стараясь не звякнуть струнами, а Шарин тем временем смотал отступнице руки и ноги кожаными ремнями и взвалил её на плечо. Тело безвольно свесилось, длинные волосы волочились по грязному полу.
- Эй, трактирщик.
Полноватый человек в грязном переднике испуганно вздрогнул.
- Сарай на отшибе, лампу и дров побольше. Чтобы на ночь хватило.
***
Они были рады. Да, они были рады, что отделались так легко. Пожалуй, нам бы весь трактир отдали, чтоб грехи замолить.
Из сарая для сена спешно выгребли всё лишнее, натаскали изрядно дров и поставили масляную лампу - подозреваю, что она была одна на деревню. Когда напуганные крестьяне убрались, мы аккуратно разожгли костерок и посадили пленницу у стены. Вид у неё был неважный - в волосах солома, по щеке расплылся багровый синяк, плащ порвался, пока тащили.
Теперь моя очередь делать дело. Шарин - молчаливый убийца. Дай ему волю, он проклятых будет на месте резать. Мы о том не говорим, но я знаю: что-то с его семьёй нехорошее сделали. Северяне.
Так и живём. Если где, скажем, нас задевают - я стараюсь миром решить, пока можно. Увы, товарищ мой такого не ценит. Он не дерётся - убивает, оставляя за собой трупы с поразительным безразличием. Впрочем, и не лютует никогда без нужды.
Я сунул под нос девчонке едкую соль. Застонала, закашлялась, повалилась на бок... Пришлось снова поднять и опереть на столб. Глаза ведьмы чуть-чуть раскрылись.
Страшно оказаться связанной в компании двух охотников? Знаю, конечно страшно. Попадись она монахам каким, или крестьянам, что поумнее, наверняка б ещё и снасиловали - симпатичная, чего добру пропадать? Но это не для нас. Слишком низко. Если уж совсем не можешь противиться слабой плоти - лучше заплатить куртизанкам Арки, благо, содержание позволяет. Но связываться с этой - пятнать себя.
- Узнаёшь, ведьма?
Я сунул ей под нос лютню.
- Вы... Не...
Не слушая бормотания, я бросил инструмент на землю и наступил. С прощальным звоном лопнули струны, треснуло благородное дерево. Остатки полетели в огонь.
Девчонка заплакала. Правильно, так и надо. За годы странствий я изучил их больное место - идеализм. Даже пытки, бывает, ничего не дают, но если растоптать то, что они считают почти священным - считай, поразишь противника прямо в сердце.
- Отвечай, что здесь делала.
Молчание. Удар по щеке, слёзы из глаз. Молчание.
- Ладно, это пусть святые отцы узнают.
Я, конечно, ни на что не рассчитываю, но формальности должны быть исполнены.
- Сознаёшься ли ты в грехопадении, сознаёшься ли в службе нечестивым колдунам севера, готова ли ты раскаяться пред милосердием Небесного Престола и понести справедливое наказание?
Молчание. Шарин смотрит куда-то в сторону - ему безразличны такие мелочи. Наверное, нас потому и поставили вместе.
Ещё немного побив её - для порядка - я почти насильно влил в пленницу пару глотков воды и отвернулся к костру.
Завтра возьмём в деревне телегу с лошадью - и на юг, в Арку, сдавать проклятую священникам-экзорцистам. У тех всё накатано: сперва попробуют обратить, потом - душу вынут, зло изгоняя, потом сожгут.
Арка... Светлый город, полный устремившихся ввысь колонн... Место, где мне обещали вечный свет во веки веков... Я не верю. Тот, кто охотится на проклятых, не может остаться чист. Не зря у нас с ними одежда одного цвета - чёрная. В белом лишь святые отцы... Да и кто заслужил тот свет в этом мире? Грязные крестьяне, из страха готовые на любую подлость? А может, служители Престола, которые посылают других убивать и калечить, надеясь, что на их-то душе не останется чёрных пятен? Останутся, да ещё какие.
Одного святого я знаю - старенький исповедник, я к нему хожу иногда. Когда три года назад с востока на запад прокатился свирепый мор, он ходил по деревням и помогал, кому мог. Зараза его не тронула. Зато тронул кордон, выставленный на дороге - не окажись там я, сгинул бы один из немногих добрых людей. Так мы и познакомились. Интересно, доносит он мои исповеди кому надо? За те слова можно и в тюрьму, и в застенки. А может, охотникам такое прощают - всё равно пропащие люди, зато полезные...
Жалко ли мне её? Нет, не жалко. Я, конечно, не идиот, думать, что на севере зло, а мы здесь защищаем добро и свет. Нет, мы здесь защищаем грязь, лицемерие, жестокость и вероломство. А ещё - Небесный Престол, который, как ни погряз в грехах, а верит в шанс для каждого, в то, что любой человек изначально приносит свет. И убиваем мы - на словах - из милосердия к чёрным душам.
А северяне - они добрые. В идеалы верят. И ладно бы просто верили, так ведь думают, что сами познали истину и остальным её принесут. Свято верят. А тех, кто верить не хочет - для них просто не существует. Святые отцы зовут несогласных еретиками. Северные колдуны несогласных вообще за живых людей не считают. Зато - ни тебе угнетения, ни рабства, живи и радуйся...
Поэтому и стараемся мы, как можем, рушить их идеалы, бросать в грязь лицом, ломать лютни и арфы - ибо нет, на мой взгляд, ничего страшнее, чем вера в собственную непогрешимость.
Вон она, сидит, смотрит... Наверняка думает, что я грязный дикарь и животное, а сама - страдает за истину. Что ж, пора напомнить тебе, чем закончилась последняя война, когда ваших "воителей" загнали далеко в горы, а равнинные замки превратили в груды камня и пыли. Пора напомнить, что бывает за покушение на души людей - или не знаешь, на что способны твой голос и твоя лютня?
От моей улыбки она поёжилась.
***
Наутро, на глазах у толпы, мы посадили её в телегу - окровавленную и обнажённую, но вполне живую. Ещё одно унижение. Затем подожгли сарай, в котором провели ночь, а пепел велели развеять над текущими водами.
Деревня провожала нас огромным костром и сотней облегчённо-усталых взглядов. Впереди ждали башни священной Арки, а я предвкушал горячую ванную и солидную награду.
Хорошо, когда за любимое дело ещё и платят.
Ведьма в телеге сидела молча.
Распахнутая в сырую ночь дверь, открытые рты крестьян, уютный огонь очага и тени, пляшущие по стенам... А в середине - она. Тонкое, красивое лицо, глаза - огромные глаза, в которых уже плещется единственная мысль - обречённость.
А ведь могли и мимо пройти. Ночевать в деревенском трактире - только гадов мелких кровью кормить, уж лучше на сеновале. Но она взяла лютню. Не удержалась.
Шарин, как всегда, был быстрее. Вряд ли кто сумел разглядеть его бросок через комнату - только девушка в чёрном плаще вдруг отлетела к стене, когда украшенная серебром перчатка врезалась ей в лицо.
Я обвёл комнату взглядом, заставляя людей опускать глаза и вжиматься в углы. Правильно опускаете... Вас всех теперь можно обвинить в том, что укрыли проклятую. Да что там обвинить - если мы двое сейчас тут всех перережем, Небесный Престол и слова не скажет. Но - пока что живите. Не вижу я на вас порчи.
А лютня у неё настоящая, северная... И узоры те самые, и кольца стальные... Знатная добыча попалась. За настоящую проклятую платят в два раза больше, а то и в три.
Я поднял инструмент, стараясь не звякнуть струнами, а Шарин тем временем смотал отступнице руки и ноги кожаными ремнями и взвалил её на плечо. Тело безвольно свесилось, длинные волосы волочились по грязному полу.
- Эй, трактирщик.
Полноватый человек в грязном переднике испуганно вздрогнул.
- Сарай на отшибе, лампу и дров побольше. Чтобы на ночь хватило.
***
Они были рады. Да, они были рады, что отделались так легко. Пожалуй, нам бы весь трактир отдали, чтоб грехи замолить.
Из сарая для сена спешно выгребли всё лишнее, натаскали изрядно дров и поставили масляную лампу - подозреваю, что она была одна на деревню. Когда напуганные крестьяне убрались, мы аккуратно разожгли костерок и посадили пленницу у стены. Вид у неё был неважный - в волосах солома, по щеке расплылся багровый синяк, плащ порвался, пока тащили.
Теперь моя очередь делать дело. Шарин - молчаливый убийца. Дай ему волю, он проклятых будет на месте резать. Мы о том не говорим, но я знаю: что-то с его семьёй нехорошее сделали. Северяне.
Так и живём. Если где, скажем, нас задевают - я стараюсь миром решить, пока можно. Увы, товарищ мой такого не ценит. Он не дерётся - убивает, оставляя за собой трупы с поразительным безразличием. Впрочем, и не лютует никогда без нужды.
Я сунул под нос девчонке едкую соль. Застонала, закашлялась, повалилась на бок... Пришлось снова поднять и опереть на столб. Глаза ведьмы чуть-чуть раскрылись.
Страшно оказаться связанной в компании двух охотников? Знаю, конечно страшно. Попадись она монахам каким, или крестьянам, что поумнее, наверняка б ещё и снасиловали - симпатичная, чего добру пропадать? Но это не для нас. Слишком низко. Если уж совсем не можешь противиться слабой плоти - лучше заплатить куртизанкам Арки, благо, содержание позволяет. Но связываться с этой - пятнать себя.
- Узнаёшь, ведьма?
Я сунул ей под нос лютню.
- Вы... Не...
Не слушая бормотания, я бросил инструмент на землю и наступил. С прощальным звоном лопнули струны, треснуло благородное дерево. Остатки полетели в огонь.
Девчонка заплакала. Правильно, так и надо. За годы странствий я изучил их больное место - идеализм. Даже пытки, бывает, ничего не дают, но если растоптать то, что они считают почти священным - считай, поразишь противника прямо в сердце.
- Отвечай, что здесь делала.
Молчание. Удар по щеке, слёзы из глаз. Молчание.
- Ладно, это пусть святые отцы узнают.
Я, конечно, ни на что не рассчитываю, но формальности должны быть исполнены.
- Сознаёшься ли ты в грехопадении, сознаёшься ли в службе нечестивым колдунам севера, готова ли ты раскаяться пред милосердием Небесного Престола и понести справедливое наказание?
Молчание. Шарин смотрит куда-то в сторону - ему безразличны такие мелочи. Наверное, нас потому и поставили вместе.
Ещё немного побив её - для порядка - я почти насильно влил в пленницу пару глотков воды и отвернулся к костру.
Завтра возьмём в деревне телегу с лошадью - и на юг, в Арку, сдавать проклятую священникам-экзорцистам. У тех всё накатано: сперва попробуют обратить, потом - душу вынут, зло изгоняя, потом сожгут.
Арка... Светлый город, полный устремившихся ввысь колонн... Место, где мне обещали вечный свет во веки веков... Я не верю. Тот, кто охотится на проклятых, не может остаться чист. Не зря у нас с ними одежда одного цвета - чёрная. В белом лишь святые отцы... Да и кто заслужил тот свет в этом мире? Грязные крестьяне, из страха готовые на любую подлость? А может, служители Престола, которые посылают других убивать и калечить, надеясь, что на их-то душе не останется чёрных пятен? Останутся, да ещё какие.
Одного святого я знаю - старенький исповедник, я к нему хожу иногда. Когда три года назад с востока на запад прокатился свирепый мор, он ходил по деревням и помогал, кому мог. Зараза его не тронула. Зато тронул кордон, выставленный на дороге - не окажись там я, сгинул бы один из немногих добрых людей. Так мы и познакомились. Интересно, доносит он мои исповеди кому надо? За те слова можно и в тюрьму, и в застенки. А может, охотникам такое прощают - всё равно пропащие люди, зато полезные...
Жалко ли мне её? Нет, не жалко. Я, конечно, не идиот, думать, что на севере зло, а мы здесь защищаем добро и свет. Нет, мы здесь защищаем грязь, лицемерие, жестокость и вероломство. А ещё - Небесный Престол, который, как ни погряз в грехах, а верит в шанс для каждого, в то, что любой человек изначально приносит свет. И убиваем мы - на словах - из милосердия к чёрным душам.
А северяне - они добрые. В идеалы верят. И ладно бы просто верили, так ведь думают, что сами познали истину и остальным её принесут. Свято верят. А тех, кто верить не хочет - для них просто не существует. Святые отцы зовут несогласных еретиками. Северные колдуны несогласных вообще за живых людей не считают. Зато - ни тебе угнетения, ни рабства, живи и радуйся...
Поэтому и стараемся мы, как можем, рушить их идеалы, бросать в грязь лицом, ломать лютни и арфы - ибо нет, на мой взгляд, ничего страшнее, чем вера в собственную непогрешимость.
Вон она, сидит, смотрит... Наверняка думает, что я грязный дикарь и животное, а сама - страдает за истину. Что ж, пора напомнить тебе, чем закончилась последняя война, когда ваших "воителей" загнали далеко в горы, а равнинные замки превратили в груды камня и пыли. Пора напомнить, что бывает за покушение на души людей - или не знаешь, на что способны твой голос и твоя лютня?
От моей улыбки она поёжилась.
***
Наутро, на глазах у толпы, мы посадили её в телегу - окровавленную и обнажённую, но вполне живую. Ещё одно унижение. Затем подожгли сарай, в котором провели ночь, а пепел велели развеять над текущими водами.
Деревня провожала нас огромным костром и сотней облегчённо-усталых взглядов. Впереди ждали башни священной Арки, а я предвкушал горячую ванную и солидную награду.
Хорошо, когда за любимое дело ещё и платят.
Ведьма в телеге сидела молча.
Но я с ним не соглашусь. Пока людей хотя бы при создании анимации тянет на светлые чувства, они не безнадёжны.
Интересно, завтра будет такой же?..
.
