- Его светлость, будь ему дорога легка, он-то за любовью подданных не гонялся, лишь бы боялись, аки Чёрных Гостей. Страху-то он нагнать любил, да не просто так, а с умом. Ума, значит, владетелю прежнему было не занимать: стращать - стращал, но без вины народец-то не обижал, дел лихих не устраивал. Оно ведь как – ежели знает люд, что хоть на печь, хоть в погреба – не миновать тебе плетей иль чего похуже, то и смелость в нём отчаянная заводится, разбой, мятеж да иные дела учудить может. А коли видно всем: живёшь тихо, уложения соблюдаешь, подати предъявляешь исправно – и всякая беда тебя стороной обходит, то и спокоен народ, послушен. А вздумаешь озорничать – враз на дыбе окажешься. Такие были дела. Вот разбойников-то владетель наш предавал смерти лютой. Сейчас-то по простому всё больше: махнули топором и дело с концом, иль на виселице сплясал и готов. А его светлость к этому делу с выдумкой подходил. Бывало, три дня у него душегубец какой умирал, уж и на человека не похож, а всё живой да кричит. Священник в Лагмунте жил, жердина такая, ну ровно деревяшка – ни улыбки, ни иной живости не покажет, а и тот не выдерживал, уходил, даром что на все казни являлся, будто намазано ему там. Иной раз злодею за каждую душу по одному пальчику отрезали, да не просто, а задорно-то как! Отрежет палач пальчик и отойдёт, народу кажет. Постоит, постоит – а потом ещё один, и снова в сторонку. Так на весь день и растягивали. У кого пальцев на все злодеяния не хватало – тем уж по одному суставчику рвали. Кто девок обижал – с теми по-особому обходились: за одну – срамной корень долой, а ежели две или три – тут ужо хитрее, частями резали. С этим делом по первости конфуз выходил. Оно ведь как на бабу лезть - так дубина наперевес, а как на кол присесть – так короток, бес. Светлость его самолично тогда придумал: срамной корень в тиски зажимать да и растягивать преизрядно – тут и режь себе на здоровье. Эх, было время – девица непорочная с кошелём серебра могла из Этли выйти и до Вердельвинга дойти, ни серебра, ни девичества не утратив!