Ржавчина. Там очень много ржавчины, кажется, даже воздух пропитан ею. И тянутся, тянутся на тысячи километров пустые тоннели, упрятанные в глубинах тверди. Там царствуют пыль и мрак. Иногда широкие реки тьмы выплёскиваются в грандиозные залы, заваленные остатками прежней жизни, и тогда сверху сочится неверный свет, покрывая серыми пятнами картины мёртвого запустения. О, это незабываемые картины! Прогнившее месиво старинных конструкций щурится язвами провалов, ведущих на поверхность, источенную жерновами беспощадного времени. Что там, наверху - я не знаю, но представляется, что труха, серость и холмики на месте зданий, а надо всем этим летит холодный ветер, такой же неживой, как и всё остальное в этом злосчастном мире. А на возвышенностях, что годами подставляют ему свои лица, трепещут обрывки чего-то тёмного, вьются чёрные ленты, обглоданные неустанным движением воздуха...
Но передо мной разворачивается панорама тоннелей, паутина бесконечного подземного мира, выточенная теми, кого я никогда не увижу, с неизвестной мне целью. Наверное, здесь ходили какие-то поезда. Стучала стальная жизнь, горели фонари - часовые на границе затаившейся по углам темени. Я лечу, несусь под изгибом высоких сводов, где сохранились ещё трухлявые кости металлических ферм, и нет конца движению, как нет конца этому памятнику чужого существования. Ничего я о них не знаю, о тех, кто построил инженерное чудо, в котором десяток составов мог бы катить каждый по своей колее. Замаячило впереди пятно, разгорелось заплесневелым свечением, и вот уже арка выхода рвётся во все стороны сумрачным простором очередной "станции", готовой укрыть внутри себя маленький городок. Крошево обломков, давно утративших не только цвет, но и форму даже, рёбра крыши над головой, запах намокшей пыли, знакомый по прошлой жизни... Наверное, наверху идёт дождь - последняя радость, которая дозволена в склепе планетарных масштабов.