Охотник

[eiskaltburg]

Как всегда, ночные глупости.

Тёплая не пыталась убежать, и он был разочарован. Ему хотелось её страха, хотелось настоящей охоты – стремительного расчёта, скорости, власти своего тела над беспомощной жертвой. Он даже остановился, позволив себя рассмотреть, но тёплая осталась на месте. Она смотрела на приближение охотника, не в силах закричать или шевельнуться. Запах живого мяса пробудил в нём голод. Ждать надоело. Камни у ручья окрасились алым, когда охотник откусил голову своей законной добыче. Он разгрыз череп, высасывая мозг, а затем поднял морду и заревел, объявляя своё право на эту землю.
Обезглавленное тело продолжало стоять, привязанное к столбу.

***

Солнце взобралось едва ли на четверть своего дневного пути, когда охотник почуял тёплых. По телу пробежала сладкая дрожь. Он ещё не чувствовал голода, но страсть была сильнее: страсть толкала его настигнуть добычу и утвердить свою власть, насладившись горячим, желанным соком, истекающим из бьющейся в зубах плоти.
Он двинулся вверх по склону, легко избегая ненадёжных камней и осыпей, так что даже самое чуткое ухо, найдись оно наверху, вряд ли могло бы услышать приближение хозяина всей округи. Взобравшись на гребень, охотник скользнул меж деревьев, отмечая, как замолкают лесные птицы и всё сильнее чувствуя запах тёплых, различая их странные голоса.
Первый дровосек умер быстро. Охотник посмотрел на оставшихся, двигая могучими челюстями, и двуногие побежали – в точности так, как должны бежать тёплые, встретив своего господина. Он позволил им убежать подальше, а потом пустился в погоню, радуясь бегу и собственным упругим прыжкам. Лапы, глаза, чутьё – всё было им одним, и неслись навстречу стволы деревьев, и пружинила земля, выдавая следы добычи, и упоение охотой достигало своего апогея, наполняя тело бодрящей лёгкостью.
Настигнув второго, он утолил проснувшийся голод, разрешая прочим беглецам жить. Страсть угасла, уступив место довольству. Охотник нашёл ручей, напился прохладной воды и двинулся назад, к логову, спрятанному среди вздыбившихся камней.
Солнце проползло выше, достигнув пика, откуда ему предстояло спускаться весь оставшийся день, и охотник снова почуял тёплых. Это казалось удивительным, но он был сыт и доволен, а потому поднял голову и закричал – так, чтобы ни у кого не осталось сомнений: хозяин рядом. Некоторое время он продолжал двигаться в прежнем направлении, но снова замер, когда понял, что тёплые не бегут, более того – следуют за ним, хотя наверняка услышали крик. Тёплые вели себя необычно, и это взбудоражило интерес: охотник забрался на край ложбины, по которой шёл ранее, и спрятался в промоине, заросшей сверху густым кустарником.
Странная добыча показалась довольно скоро. Охотник слышал её шаги, он мог различить, что несколько тёплых идут понизу, а другие – вдоль края ложбины. Не доходя до промоины, они остановились. В их запахе были непривычные оттенки, и они совсем не боялись – быть может, думали, что охотник уже ушёл?
Птица, пролетавшая в небе, что-то крикнула, потом ещё и ещё. Тёплые не двигались, и ему надоело ждать. Мягко и неудержимо, будто валун со склона холма, охотник выкатился из своего укрытия. Ему не хотелось ещё убивать, куда интереснее было поиграть с новыми жертвами, загнать их вглубь собственных владений, возможно, оставить некоторых на завтра или даже запереть в своём логове, дрожащих от страха и осознания неизбежной смерти. Он остановился и заревел, начиная игру, но тёплые, наверное, обезумели: они не приняли его предложения, не побежали, но двинулись навстречу! Охотник опешил, не понимая, что происходит, и в этот момент что-то ужалило его в бок, проколов толстую чешую. Его пасть лязгнула, опередив даже непривычное чувство боли, но осталась пуста: напавший, кто бы он ни был, успел бежать. Он осмотрелся, пытаясь понять, кто посмел приблизиться и напасть, но кругом не было никого, кроме тёплых, которые, пройдя по склонам ложбины, образовали неровный полукруг. В руках они держали длинные палки.
Меж тем, ярость от полученной раны искала выход. Играть более не хотелось: желание убивать затмило его, как облака затмевают солнце, и охотник метнулся к ближайшей жертве, стремительный и беззвучный – живая погибель каждому, кто встретится на пути. Тёплый не побежал и теперь. Он резко взмахнул рукой, и длинная палка пронеслась совсем рядом с мордой охотника, заставив его прянуть в сторону. Новый свист и новый укус: на этот раз со спины. Ещё одна палка вонзилась между камней на том месте, где охотник только что пребывал, а третья ударила его в шею, но застряла между чешуйками. Он знал, что предмет, который падает, способен ударить, а потому понял: его кусают палки, бросаемые добычей. Эта мысль обожгла, пронзила своей нелепостью: тёплые ОХОТЯТСЯ на него! Жалкие твари, пища, слабые и неловкие, смеют КУСАТЬ владыку?! Безумный гнев подстегнул не хуже внезапной боли, тело рванулось быстрее мысли и вот уже один двуногий, став куском мяса, катится вниз. Охотник ринулся вверх, ко второй фигуре, но тут жертвы преподнесли ему новый, невиданный прежде сюрприз. Слабая добыча, способная разве к медлительному и тяжкому бегу, легко прянула прочь, по каменной осыпи, где вес не позволял охотнику двигаться свободно, как он привык. В ярости он бросился дальше, туда, где стояли сразу трое, отблёскивая блестящими головами с острыми гребнями. В последний миг, когда огромная туша готова была смять и растерзать ничтожных созданий, они рассыпались в стороны, позволяя земле принять на себя удар кинжальных когтей. В тот же момент ужасная боль пронзила левую глазницу охотника, заставив его крутиться на месте, громким рёвом пугая всё живое окрест. Что-то вонзилось в шкуру, между лапой и шеей, и владыка впервые в жизни ощутил страх. Только что он стремился рвать ненавистных тёплых, и вот уже лапы, словно сами собой, несут его прочь, и кровь – собственная кровь! – заливает морду, и осознание невозможного разрывает сердце. Он сам превратился в жертву.

***

Добежав до ручья, охотник жадно напился. Левый глаз больше не видел, но чутьё осталось: оно говорило, что тёплые бегут следом, по каплям крови и царапинам от когтей, и хотелось реветь, но рёв позорно застревал в горле, потому что мог выдать… Выдать его добыче, которая обрела способность, принадлежащую лишь ему – нестись, прыгая с камня на камень, по пятам за убегающей жертвой.
Логово манило к себе. Оно было уже близко, и там-то уж можно скрыться, обмануть тёплых и переждать. Выловить их. Сожрать. Разгрызть кости, выпустить кровь и внутренности, вдоволь натешиться чужой болью. Тёплые не пойдут в логово. Они боятся, как боится обиталища хозяина всё живое, ибо там царит сама смерть.
Охотник бежал, ступая на камни, забывая про саднящую боль, бежал, припадая иногда на левую лапу, а сверху, спокойное и медлительное, двигалось книзу солнце. Впереди, меж двух голых склонов, сужалась расселина, ведущая в безопасность и темноту. Он рванулся, одолевая последний кусок пути, и вдруг замер, словно налетел на невидимую преграду. Впереди, возле самого логова, стояли тёплые. Много тёплых с длинными жалами. Охотник не почуял их – ветерок дул в спину, пугая бегущими следом врагами. А эти прятались тут. Ждали его, ослеплённого страхом. Подстерегли. Он знал, что другие тёплые уже перегородили расселину за спиной, и бежать более некуда: путь отрезан. Надо было убивать – но вместо этого непривычная горечь возникла на языке, надо было разрывать на части чужие тела – но внутри родился пронзительный вой зверя, загнанного в ловушку.

***

Голова чудовища лежала в пыли, огромная, покрытая запёкшейся кровью. Над ней уже начали виться мухи, которых никто и не думал гнать. Рядом раздавались громкие голоса, перемежаемые стуком и треском.
Воины разрушали алтарь. Подрубили опоры, на которых держалась крыша, сбросили с постамента жертвенный камень и наломали жердей из ближайшего палисадника, раскладывая костёр. Когда на священном месте запылал, весело резвясь, яркий пламень, к центру селения начали подходить люди. Они стояли, не решаясь приблизиться, и только матери тихонько успокаивали хныкавших малышей. Наконец из толпы выбежал старик, одетый в шкуру лесного волка – глаза его вылезали из орбит, в руке колебался тяжёлый посох, украшенный резной костью. Несколько мгновений он стоял, не в силах поверить увиденному, потом закричал – противно и тонко, дребезжащим старческим голосом.
- Прокляты! Прокляты! – вопил он, капая пеной из раскрытого рта. – Убийцы бога! Вы прокляты!
Один из пришлых лениво взмахнул рукой, отворяя горло старика острым наконечником своей пики. Повернувшись, он оглядел толпу молчаливых людей – стадо, да и только – воздел оружие и громко возгласил, резко выговаривая слова чужеземной речи:
- Ваш бог мёртв! Царь людей здесь правит отныне!