- Коли лошадь из леса выходит – первым делом её зарезать, да и сжечь целиком. Не слыхал, что ли, про Оглена, владетеля Прутского?
- Поведай о том.
- Отчего ж не поведать. Это мы всегда с радостью, - лесник огладил бороду и сделал новый глоток.
- Стоял, значит, сто лет тому назад во Пруте князь Оглен. Времена опасные были, тёмные, Беринга, почитай, без государя жила, а князь всё больше восточные рубежи держал. Худого о нём не молвят, окромя того лишь, что своенравен был, аки горный кот.
Он снова хлебнул из фляжки и вытер рукавом губы.
- И вздумалось ему как-то выезд учинить – поохотиться. Дело хорошее, люди истомились, по крепостям-то сидючи, а коли князь на охоту едет – значит, не так уж плохи его дела. Выехал он поутру, на третий день Венчания, с двадцатью рыцарями, полусотней оруженосцев и дюжиной десятков простого люда – о том подробно в церковной книге записано – да и направился к лесу, за восемь поприщ. Когда ж к опушке они подъехали – узрели коня, выходящего из чащи, стати невиданной, масти молочной. Захотел князь коня изловить, глянь – а тот и сам навстречу идёт.
Арвий недоверчиво хмыкнул.
- А что, головой тот князь не страдал?
- Страдал иль нет – не с моим умишком судить, а только возжелал Оглен сего коня паче жены своей. И был в свите князя один престарелый священник, из пуреев, что писарем в крепости состоял. Праведный человек был, истинно праведный - прапрабабка моя, что по матери, будь Адвений к ней милостив, на проповедях его стояла, а там и до меня сказ дошёл. Он-то и молвил князю – мол, бесовство се, нечисть лесная, не марай душу, а коня вели заколоть да обряд изгнания над ним провести. Эх… - взмахнул рукой лесник – только отродясь такого не было, чтоб молодые да сильные мудрым старцам внимали. Осерчал князь, едва руку на святого отца не поднял, а коня в стойла свои забрал. Холил его, берёг, а как объявились кочевники на границе – велел к походу седлать. Справный был конь, в сече, в скачке хорош, токмо собаки его сторонились и конюхи побаивались, ну а всаднику до того дела не было. И случилось так, что возвращался он назад, с малым числом людей – прочие рубеж охранять остались, да попал в засаду – видать, какой гурт диких от расправы ушёл. Тут-то и выручил князя конь, метнулся, ровно стрела, и два княжьих оруженосца за ним – сквозь чащобу, ровно по дороге накатанной. Мчатся они вперёд, уж и враги отстали, солнце закатилось, туман меж деревьев выступил – а места кругом дикие, незнакомые. Хотел князь коня придержать, да не тут-то было. Повернул к нему скакун морду, шея по-змеиному изогнулась, зубы медвежьи – да молвил человеческим голосом: послужил я тебе, князь, исправно, теперь и ты послужи! Впился он Оглену в бок, прянул в чащу – только крик долетел из тьмы. Как оруженосцы из леса выбрались – одному Богу ведомо, а только стали оба белее снега. Конюшню опосля того сжечь пришлось – стали лошади конюхов да всадников грызть, смотреть не по-лошадиному, зубы скалить. И доныне, говорят, заплутавшие в том лесу видят мертвеца на белом коне – кривит мертвец изъеденное лицо, а на шее у него княжья цепь…